Мураки так и не посмотрел в сторону сада.
Появление служанок он встретил с равнодушием человека, привыкшего к достойному обслуживанию, пусть даже в его доме прислуга, начиная с дворецкого и заканчивая горничными, была вышколена на европейский манер.  Девушки, безлико-изящные, бесшумные и расторопные исчезли с молчаливыми поклонами – достаточно было Ории обозначить коротким кивком, что их услуги более не требуются и Казутака тут же забыл о них.
- Кампай! - он поднял свой чоко почти одновременно с Орией и сделал глоток саке, обещая себе, что сумеет ограничиться несколькими чашечками, сколь бы ясными не казались собственные мысли.
А они были сейчас пугающе ясными.
И странное осознание, что можно обойтись без разговоров об очевидном, приятным теплом разливалось  в межреберье. Едва ли бы Ория мог выразить больше словами, даже позволь он себе изысканную сентиментальность осторожного признания. Слова были не нужны, хотя Мураки любил моменты, когда его нарочитая откровенность ставила Мибу в тупик, вынуждая отступать от привычных шаблонов традиционной японской сдержанности и вежливости.
- Ты начал рассказывать о своем детстве, - напомнил он перед вторым глотком, а секунду спустя поставил пустую чашечку на столик.

- Не столь лиричные и прекрасные, как твой сад, - спокойно ответил Мураки,  не спеша воздавать по заслугам поварам Ко Каку Ро, - мой дед был врачом, как и прадед, и я предпочитал сидеть в его лаборатории или в кабинете, наблюдая за работой и ловя каждое слово из рассказов об особенно интересных случаях из его практики.
Делиться историями о собственном одиночестве после рассказа Ории не хотелось. Но теперь  Казутака лучше понимал своего любовника, обнажившего сейчас потаенные уголки своего детства.  Есть вещи, о которых лучше не спрашивать, давая собеседнику самому решать – продолжать ли тему, или заговорить о чем-то ином.
В отличие от Мибу-сана, Мураки начал трапезу с кусочков осьминожьего мяса, выбрав к нему острый соус.
Аккуратно подобрав слова, похвалил угощение, как подобает гостю, и, чтобы разрядить атмосферу, взялся рассказывать о том, как его предки – семья священника англиканской церкви приехали в конце XVII столетия в Нагасаки.   Рассказ несколько раз прерывался возгласами «кампай»,  потом молодые люди каким-то образом вспомнили одного из сокурсников Ории – забавного полноватого юношу , отличавшегося очень добрым и мягким характером, отчего им помыкали все, кому не лень.
- Когда ты поедешь в Токио, - Мураки покачал в руке вновь опустевший чоко, - для защиты диплома, то будешь жить в моем доме. Он слишком большой для одного и полон призраков, странных шорохов, непонятных скрипов и очень «европейский» на твой вкус. Не знаю, почему я не сдам его в аренду, наверное, чтобы иметь возможность пригласить однажды своего друга.
Он улыбнулся, представляя сколь очаровательно и экзотично будет выглядеть Ория в старомодных интерьерах пустынного особняка.
- А я возьму отпуск. Не обещаю, правда, сколь-нибудь серьезной помощи в работе над дипломом,  но постараюсь и не слишком мешать. 
Лукавый блеск в серых глазах доктора Мураки позволял предположить, что истинные мотивы столь щедрого приглашения были далеки от чисто дружеских.

- Тебе понравится, - уверенно пообещал Мураки в ответ на признание любовника, - там просто очень много ненужных вещей. Но, в отличие от британского сыщика и легендарного графа, я могу себе позволить хорошую прислугу, так что дом содержится в порядке.  Даже мое персональное привидение не покидает лаборатории в подвале. Быть может, я даже представлю тебя ему. Ты ведь познакомил меня со своим отцом.
Рисовое вино, в отличие от виски, пьянило, не туманя сознание, и потому было куда коварнее. Мураки постарался поменьше говорить и оборвал рассказ о своем токийском особняке, воспользовавшись появлением служанок. Легко поднявшись на ноги, прошел вслед за Орией к оконному проему, чтобы заглянуть, наконец, в полный теней холодный, зимний сад.
- Рано, - вздохнул он, отвечая на вопрос Ории, - если, конечно хочешь подниматься сам в начале седьмого. Но я не жду от тебя таких жертв.
Сейчас Казутака стоял совсем близко от Мибу, держась за спиной любовника, но, не касаясь его.
- Мне будет довольно возможности украсть поцелуй с твоих губ, прежде, чем уйти.
Тихий голос молодого мужчины таял в приятном умиротворяюще слабом свете бумажных ламп. Во время свиданий в небольшой, заваленной книгами, квартире, Мураки весьма откровенно заявлял свои права на внимание Ории, но сейчас искренне наслаждался томительной немотой пауз, позволив Мибу, на правах хозяина, самому определять черед событий.

В этом был весь Ория. Четкие, ясные, каллиграфически точные жесты, понятные отношения, загнанные в строгие рамки, два футона постеленных рядом – и никаких лишних слов. Мураки стоял у закрытого окна, скрестив руки на груди, и следил за действиями молодого человека, не прерывая этот обыденно-повседневный, выверенный до малейшего движения ритуал ни единым словом.
- Ория, - голос прозвучал глуше обычного.
Казутака подошел к любовнику,  обнял за плечи, заставляя Мибу подняться на ноги и оставить футоны в покое.
- В такие моменты, я почти ненавижу тебя, - прошептал он,  развязывая оби, охватывающее  талию любовника, - за то, что уже не могу отказаться от всех тех сложностей и условностей, которыми ты ограничиваешь самые простые вещи.
Пальцы мужчины скользнули по идеально лежащему вороту кимоно, ломая строгие линии.
- И знаешь, - Мураки говорил спокойно, без тени волнения или сомнений в голосе, - сегодня, сейчас, я совершенно четко понял, что не намерен делить тебя ни с кем.
Жесткая улыбка скользнула по губам молодого врача, когда он отвлекся, чтобы снять очки, и убрать их в карман брюк.
- Прости, если это  сломает твои планы.
Секундное колебание перед тем, как стянуть с плеч Ории дорогой темный шелк,  выдало себя сомнением  во взгляде, но оно уступило место желанию и восхищению, когда мужчина отступил на шаг, чтобы полюбоваться  почти обнаженным любовником.

Невысказанным дополнением к этому «прости» стало и то, что после, когда для любовников перестал существовать весь мир, Мураки изменил привычной своей манере потворствовать исключительно собственным желаниям и настроениям, позволив себе сегодня, в стенах этой комнаты,  уступить желаниям Ории без обычного в подобных случаях спора, граничащего с выставлением условий.

Утром, вынырнув из безвременья, царившего в стенах Ко Каку Ро, Казутака отправился в больницу, не забыв купить для Нисигути-сан розу – нежно-кремовый, только-только начавший разворачивать лепестки, бутон на высоком, лишенном колючек, стебле.

Прошло два дня.  На третий, зайдя утром к своей пациентке, Мураки застал ее рыдающей. Укорил сидевшую подле мать, сидевшую подле Мидори обычным напоминанием о том, что девушке не нужны лишние волнения и настоятельно попросил женщину уйти.
Вместо слов утешения – инъекция проверенного антидепрессанта.  И обычный вопрос «Что случилось?» после того, как пальцы доктора ласкающее коснулись запястья Мидори. Пока  Мураки  проверял пульс, убеждаясь, что девушка успокаивается, Нисигути-сан упавшим голосом рассказала, что мать принесла плохие вести о смерти друга.
Она старалась держаться достойно, но ей явно не доставало выдержки.
- Друга? – насмешливо переспросил Казутака, - или особенного друга?
Мидори промолчала, опустив глаза.
Она заговорила, когда доктор направился к двери и собрался пожелать ей хорошего дня, прежде чем заняться остальными пациентами.
- Вы ведь его друг, Мураки-сан. Вы должны презирать меня, как и Мибу-сан, считать падшей женщиной,  но вы…
- Но я?
- Вы приносите розы и разговариваете со мной не только как с врач с пациенткой.
- Быть может, вам просто кажется, Нисигути-сан?
Девушка отрицательно покачала головой.
- Мне некому довериться, доктор. Отец отвернулся от меня, мать говорит о том, что я…
Она не закончила фразу, сделав глубокий вдох и пытаясь успокоиться.
- Скоро вы станете женой моего близкого друга, Нисигути-сан, - голос врача был спокоен, как если бы он говорил о завтрашней выписке, - и мне хотелось бы, чтобы в вашем доме были рады моим визитам.
- Поэтому вы приносите розы?
- Нет. Вы улыбаетесь цветам, а мне приятно видеть вас улыбающейся.
- Я должна, - Мидори произнесла слово «должна» с заметным нажимом, - сказать вам, что такие разговоры не подобает вести с невестой своего друга, доктор Мураки.
- А я скажу вам, что мне нравится улыбка моей пациентки.
- Мибу – страшный человек, доктор. И он… очень ревнив.
- Видимо мы знаем очень разных людей.
- Я бы не хотела, чтобы с вами что-то случилось из-за… цветов.
- Хорошо.

На следующий день Мураки  протянул девушке небольшую, перевязанную ленточкой коробочку, где оказалась традиционная манеки-неко с поднятой лапкой.  А вечером получил приглашение поужинать в ресторане от отца Мидори.  Разговор с главой клана Сумиёщи-кай свелся к желанию Нисигути забрать дочь из больницы, создав для нее все условия дома. Мураки порекомендовал хорошую медсестру в сиделки для девушки и спокойно согласился и дальше наблюдать за выздоровлением своей пациентки.  После, Нисигути вежливо осведомился о планах молодого доктора насчет частной практики и сообщил, так, между, прочим, что не сомневается в успехе Мураки, реши тот и дальше работать в Киото.

В день, когда Нисигути-сан перевозили из больницы домой, Мураки снова видел одноглазую ворону. Протяжно каркая, та сидела на ветвях дерева, растущего у въезда на территорию больницы.  А вечером доктор снова пришел в Ко Каку Ро, чтобы за ужином так, словно между прочим, рассказать Ории о решении Нисигути-сана и принятом предложении и дальше наблюдать за его дочерью.
- Меня не покидает ощущение, что я сделал серьезную ошибку, согласившись, - произнес он задумчиво, - но, тем не менее, я убежден, что отказ был бы ошибкой еще большей.
Маринованный угорь был чем-то совершенно недопустимо восхитительным и Казутака поймал себя на мысли, что скоро привыкнет к ужинам в ресторане Нивы-сана, неважно в обществе Ории или просто в качестве постоянного клиента.
- А еще мне очень нравится то, как Мидори боится тебя, - добавил он, любуясь, как в чайной пиале раскрывает  лепестки цветок жасмина, дарящий взору ценителя минутное очарование своей безыскусной прелестью, - в ее вере в то, что ты безумно ревнив есть что-то…извращенно-возбуждающее.  А ты ревнив, Ория?

- О ревности? – уточнил Казутака, беря пиалу и мягко, проникновенно улыбнулся, прежде, чем с европейской демонстрационной нарочитостью показать любовнику, что и сам умеет играть в недоговоренности и многозначности, - я думаю, это слово испортит вкус столь чудесного чая, Мибу-сан.  А твоя невеста не слишком долго горевала о своем возлюбленном. У нее маленькое сердце и плохая память.  Тебе стоит не затягивать со свадьбой, чтобы не винить ее за новую привязанность.
Казутака говорил о Мидори с удивительной легкостью, которой не было раньше. Так, словно спокойно принял необходимость мириться с женитьбой Ории, предпочел роль заботливого и внимательного друга прежнему болезненно ревнивому и собственническому отношению к Мибу. Но истинные причины такого поведения доктор держал при себе, справедливо полагая, что тайна лишь тогда тайна, когда хранится в сердце и не слетает с уст даже в самом доверительном разговоре.

В ту ночь он снова остался у Ории, спокойно подтверждая свое право на место в его жизни, и если прежде, в период острой и яркой увлеченности длинноволосым юношей с первого курса медицинского факультета, Казутака видел Мибу лишь частью своего мира, то теперь, здесь, в Киото, принял необходимость влиться в мир тех людей, с которыми неразрывно были связаны и Нива-сан и Ория.  Конечно, ему не стать столь органичной и неотъемлемой частью якудза, как это случалось с теми, кто принадлежал к кланам, составляющим преступный мир Японии, но Мураки и не стремился к тому, вовсе не собираясь ради Ории отказываться от собственных планов и своей жизни.

Мидори  выздоравливала без каких-либо осложнений. Даже медикаментозное избавление от плода ее прежнего проступка не вызвало особенного ухудшения в самочувствии девушки. И вскоре в сопровождении сиделки и своего врача, Нисигути-сан, сначала в кресле-каталке, после сама стала покидать  свою комнату.
Отцы жениха и невесты условились о дне свадьбы, выбрав удачный во всех отношениях день в начале июня.
А Казутака позволил себе очередную двусмысленную фривольность, подарив Мидори в день, когда сообщил ее родителям, что девушка более не нуждается в медицинском уходе и может считаться здоровой, черное, с лазоревыми драконами ципао.

Март 1991 год

К концу учебного года, взяв отпуск, Мураки, как и обещал любовнику, отправился с ним в Токио.
- Я собираюсь вскоре тебя кое с кем познакомить, - сообщил он в первый же вечер, когда молодые люди устроились в отдельных комнатах старого двухэтажного особняка. Здесь царила странная атмосфера отрешенности и тоски, усугубляемая тем, что мебель в большей части комнат была закрыта чехлами, окна занавешены, а жизнь сосредотачивалась лишь в спальнях, малой гостиной, кабинете, в обстановку которого Казутака, словно гость, не внес ничего своего, за исключением, разве что новой перьевой ручки, сменившей дедовскую в подставке из черного гранита,  столовой, на кухне и в комнатах прислуги, живущей в западном крыле дома.
- В Киото, - Казутака говорил буднично и спокойно, роясь в ящике стола, - я сделал свой выбор. Не скажу, что это было особенно сложно, но привязанность к кому-либо, даже к тебе, Мибу-сан, никогда раньше не входила в мои планы. Однако, в моей жизни все не так однозначно, как может показаться на первый взгляд.
Вынув из ящика  связку ключей, Мураки мрачно усмехнулся и, подкинув их на ладони, объявил с нарочитым пафосом:
- Ты ведь знаешь французскую сказку о замке Синей бороды, Ория?  В моем доме есть своя тайная комната, куда никто не имеет права заходить.  В подвале.
Он ловко перебрал ключи и показал один из них любовнику, на этот раз оставив действие без комментария, чтобы не говорить об очевидном. А после, поймав ладонь Ории вложил в нее связку ключей и выдохнул:
- Если вдруг тебя будет беспокоить бессонница, и ты захочешь узнать обо мне больше, можешь воспользоваться этим ключом.  И я пойму, - голос Мураки был насмешливо спокойным, - если утром ты пожелаешь переехать в отель.
Впрочем, среди вариантов выбора у Ории была возможность остаться в прежнем неведении, но тогда – и молодой врач понимал это – привкус недоверия придаст их отношениям душок плесени и гнильцы, пусть и не ощутимый сначала.  С годами же он станет и вовсе невыносим. И думая о будущем с Орией, Казутака не сомневался, что их отношения продляться не год и не два, а много дольше.

Ответом  Ории была лишь печальная, исполненная горечи улыбка.
Мысли о Саки давно стали чем-то сродни проклятию: сотни, а может даже тысячи раз, Мураки прокручивал в голове события того вечера,  когда лунный свет играл на скрещивающихся со звоном мечах в безумной схватке двух мальчишек. Мог ли он тогда победить, отбить удар, неизбежно принесший бы смерть, случись стали коснуться его тела?
Ответа не было, лишь выстрел, прекративший этот смертельный поединок. Выстрел, убивший Саки.
Маленький ублюдок – а никем иным нагулянный отцом на стороне мальчишка не был – умирал медленно и мучительно, теряя силы с покидающей его тело кровью. Казутака запретил дворецкому вызывать скорую и слуга повиновался, как всегда повиновался деду и отцу.  До этого дня он был единственным, кто знал тайну  молодого доктора, но хранил ее столь же спокойно и верно, как тайны деда.
Мураки был опечален, когда этот человек умер, а тайна стала лишь его тайной, ждущей своего часа.  Может быть, он совершал ошибку, желая разделить ее с Орией, но там, в Киото, приняв важное для себя решение, Казутака поступился принципами непривязанности к кому бы то ни было, признавая и позволяя Мибу понять, что готов жертвовать многим ради того, кто стал необходимой частью бытия, и теперь хотел удостовериться, что Ория сможет выдержать все, что подразумевали собой «отношения» с человеком, одержимым странной и страшной мечтой.
Вечером, после ужина, доктор покинул особняк, сославшись на неотложное дело и сообщив другу, что может прийти поздно.
На нем был недавно купленный белый плащ.

- Я боялась, что ты приедешь с ним, - нервно улыбнулась девушка, поправляя темные очки, закрывавшие половину лица.
- Трудно было уехать из Киото?
- Не особенно. Я сказала родителям, что хочу кимоно от известного токийского мастера. Мама хотела ехать со мной, но к нам очень удачно приехали родственники.
- Хорошо.
- Я стала осторожней, благодаря тебе.
- Правильно.
Мураки шел рядом с девушкой и отрешенно смотрел вперед.
- Ты скажешь Ории про нас?
Они миновали центральную аллею привокзального парка и углубились в густую тень старых кленов.
Мураки молчал, с трудом сдерживаясь, чтобы не высказать девушке, насколько его раздражают ее бессмысленные разговоры. Мидори истолковала его молчание по-своему.
- Ты обещал, что свадьбы не будет!
- Не будет, - эхом выдохнул он, вынимая из кармана длинный нож с широким лезвием. Девушка не заметила этого жеста, увлеченная своими думами и планами.
- Ты такой отчужденный сегодня, - укорила она, останавливаясь и тронула своего спутника за руку, разворачиваясь к нему лицом, - я понимаю, Мибу-сан – твой друг, и тебе нелегко, но это не имеет ничего общего с тривиальной ситуацией: увести девушку у лучшего друга. 
Она не сразу поняла, что лезвие пропороло ее живот – столь остра была сталь и столь быстр удар.
- Замолчи, - произнес Мураки, вынимая нож, чтобы нанести следующий удар – в сердце.
Мидори умерла быстро. В конце концов он ведь не наказывал ее, а всего лишь избавлял от тягостного и нежеланного будущего.

В свой дом Мураки вошел тихо, не тревожа звонком слуг. Стянул запачканный кровью плащ и машинально сложив его перекинул через руку.  Помедлив с минуту, направился не в гостиную или собственную спальню, а к лестнице, ведущей вниз, в подвал. Просто, чтобы удостовериться, что Ория выполнил свое обещание.
Первая из  дверей в лабораторию была приоткрыта. Мураки распахнул ее, толкнул вторую, не заметив, как сердце пропустило удар и замер, глядя на находившегося в помещении лаборатории молодого  мужчину.
- Его зовут Сидо Саки, - Произнес Казутака глухо, переведя взгляд на голову брата, как и прежде пребывавшую в своем прозрачном резервуаре.